– Я люблю Татьяну Александровну
Куницын застонал и склонил голову, словно от невыносимой боли.
– Прошу вас, уходите, – с трудом вымолвил он.
Роман встал и неверными шагами двинулся к двери. Всё происходящее казалось ему сном, хоть он и чувствовал необычайный душевный подъём.
– Нет, постойте! – глухо выкрикнул Куницын, тяжело и резко приподымаясь со стула.
Роман остановился у самой двери.
– Стойте! Погодите! – Куницын сделал по направлению к Роману несколько шагов и остановился. – Я знаю, бессмысленно просить вас, бессмысленно умолять, чтоб вы оставили её. Я вижу всё. Я вижу, вы теперь не отступите, теперь нас двое, и так будет, пока один не останется. Стойте! Вы сказали, любите её. Я тоже люблю её. Люблю как единственное дитя, единственного ангела. Вы будете отнимать её медленно, но я не желаю мук, я хочу справедливости! Слышите? Я хочу справедливости!
Он подошёл к Роману и, глядя в упор, спросил:
– Вы любите Таню?
– Люблю, – твёрдо ответил Роман,
– Я не отдам вам её! Я не отдам её! – гневно произнёс Куницын.
– Она будет со мной! – неожиданно проговорил Роман, сильно волнуясь.
Куницын отвёл взгляд и вдруг быстро спросил:
– Вы готовы умереть за Таню?
– Готов! – искренне ответил Роман.
– И я готов! – в тон ему ответил Куницын. – И вот что я решил…
Повернувшись, он подошёл к комоду, выдвинул верхний ящик и достал револьвер.
– Стреляться с вами я не буду, – твёрдо сказал Роман.
– А мы не будем стреляться! Мы будем судьбу пытать!
Куницын подошёл к двери и, повернув торчащий из замочной скважины ключ, запер её.
– Мы будем пытать судьбу! – С револьвером в руке он подошёл к столу и резким движением наклонил его.
Тарелки, графины, приборы – всё с грохотом полетело на пол.
Сбросив со стола и скатерть, Куницын указал Роману на стул:
– Садитесь!
Роман подошёл и сел.
Куницын опустился напротив, быстро переломил револьвер и стал вынимать из него патроны.
– Вот… Это будет вернее.
Бросив пять патронов на пол и оставив в барабане один, он захлопнул револьвер и положил на стол:
– Это наша судьба. У нас, у военных, это называется русской рулеткой. Ни мне, ни вам не будет жизни без Тани, я это знаю. Коли вы человек сердечный и честный, вы не откажетесь испытать наши судьбы. Вы готовы?
– Я готов на всё, – оказал Роман. Он был бледен. За дверью послышались взволнованные голоса, в неё осторожно постучали.
Куницын достал пятак:
– Орёл – вы, решка – я.
Он бросил пятак на стол.
Решка была сверху.
Сумрачное лицо Куницына слегка побледнело, он нахмурился, но решительно взял револьвер, не глядя три раза крутанул барабан и быстро прижал дуло к виску. В это время за окном мелькнула тень и послышался вскрик Татьяны.
Куницын спустил курок.
Раздался громкий щелчок.
В дверь застучали сильнее, послышались взволнованные женские голоса.
Куницын отвёл руку с револьвером от виска.
Бледный лоб его мгновенно покрылся испариной.
– Ваш черёд, – еле слышно произнёс он.
Роман взял револьвер.
– Отец! Отец! – послышались крики Татьяны. – Остановись, прошу тебя!
Роман вздрогнул от голоса любимой, но, видя перед собой бледное, дышащее решимостью лицо Куницына, его как-то вдруг посветлевшие глаза и подрагивающие усы, три раза прокрутил барабан и прижал тупое дуло к виску.
К крикам и голосам женщин за дверью присоединился глухой бас конюха.
Роман потянул спусковой крючок.
– Нет! – хрипло вскрикнул Куницын, подаваясь к Роману через стол, но Роман потянул сильнее. Щелчок, раздавшийся возле уха, показался Роману выстрелом.
Замерев, он держал револьвер у виска. Куницын закрыл лицо руками и, сгорбившись, затрясся в беззвучном рыдании. Роман опустил револьвер.
В этот миг дверь треснула и распахнулась от сильнейшего удара.
В комнату тяжело ввалился конюх Гаврила – огромный, грузный мужик. Из-за его спины выбежала Татьяна. Мгновение она с ужасом смотрела на сидящих, потом бросилась перед отцом на колени и, обняв его, зарыдала.
Роман положил револьвер на стол и встал. Куницын и Татьяна плакали, обнявшись. На мгновение Татьяна обернула к Роману своё заплаканное, полное искреннего страдания лицо и прошептала:
– Уйдите!
Роман повернулся и вышел.
VI
По своему характеру и душевному складу Роман принадлежал к тем чувствительным, смелым и порывистым натурам, которые без страха и упрёка, со свойственными им искренностью и прямотой готовы отстаивать свои порывы и убеждения, рискуя при этом многим, порой даже – слишком многим, и осознавая, чем они рисковали, гораздо позднее.
Это осознание, просыпаясь в душе подобно забытому сну, одних пугает и заставляет сожалеть, других же воодушевляет и делает ещё более смелыми и безрассудными.
Роман относился к последним. Остаток дня он провёл у себя в комнате, куря и с горечью думая о Татьяне, Куницыне и нелепом происшествии. Ему было мучительно стыдно за всё случившееся в доме лесничего, он ругал и клял себя за всё, ни на минуту не вспомнив, не подумав о смерти, которую он сам держал у своего виска. И только глубоко за полночь, неожиданно проснувшись и затепливши свечу, он понял, во
чтоРоман закрыл лицо рукой и потёр ещё не привыкшие к огню глаза. “Как он смотрел на меня, какое у него было лицо… И глаза словно посветлели вмиг. Как он вскрикнул… Несчастный, бедный старик. Он испугался, он лучше меня понимал, во что мы играем. По его воле мы сыграли в смерть…”
– Смерть, – произнёс Роман и вдруг улыбнулся и повторил почти что с радостью: – Смерть!
Он встал, набросил на плечи халат и, подойдя к окну, отворил его пошире. Залитый луной сад лежал перед ним. Стояла душная июльская ночь, ни один лист не шевелился, и лишь цикады оживляли ночной пейзаж.
– Я выиграл, – произнёс Роман и улыбнулся в темноте.
Ему вдруг стало удивительно легко и даже весело от мысли, что он обыграл смерть, обыграл благодаря вере в свою любовь к Татьяне. Образ любимой живо встал в воображении, и все сожаления о случившемся тут же отступили, растаяли, словно туман. Роман всем своим существом понял, что ничто и никто не в силах помешать ему любить эту чудесную девушку – ни смерть, ни её отец; он понял и почувствовал, что вчерашние игры со смертью только укрепили его любовь, а все дальнейшие испытания укрепят её ещё больше.
Он поставил свечу на конторку, открыл дневник и записал:
“Всё случившееся вчера со мной настолько невероятно, что теперь нет нужды подробно описывать всё это. В доме любимого мною человека я был на волос от смерти, пошёл на это добровольно и ничуть о том не жалею. Я люблю её и ничего не боюсь, сегодня же я напишу ей об этом. Она чудесная, несравненная, она подобна сошедшему с небес ангелу, ангелу, которого я люблю всей душой, которому я предан всем сердцем”.
Закрыв тетрадь и задув свечу, он лёг спать.
Однако сон долго не приходил, Роман лежал с открытыми глазами, радуясь и переживая, и заснул только на рассвете…
Проснулся он, когда стрелки часов показывали без четверти двенадцать. Накинув халат и умывшись из большого голубого кувшина, он достал из конторки лист бумаги и написал следующее:
Татьяна Александровна!
Умоляю Вас, всем сердцем умоляю, простить меня за вчерашнее происшествие в Вашем доме, причиною которого был я и только я. Я нисколько не помышлял рассердить или обидеть Адама Ильича, я пришёл в Ваш дом с миром и страстным желанием видеть Вас, говорить с Вами, быть подле Вас, сказать Вам то, что не успел сказать и о чём теперь пишу Вам. Татьяна Александровна, я люблю Вас. Я пишу эти слова искренно, от всего сердца и готов повторить их, стоя перед Вами на коленях. Ваш отчим, добрейший и честнейший человек, любящий Вас такой трогательной отцовской любовью, на которую способны только чистые, честные и великодушные люди, Ваш отчим, которого я тоже полюбил, предложил мне испытать судьбу самым решительным способом. Я испытал свою судьбу, хоть по здравому смыслу должен был остановить Адама Ильича в его безрассудном и почти детском стремлении “сберечь” Вас от меня. Но я испытал, и выдержал это, и теперь повторяю Вам, бесценная и единственная моя: Я люблю Вас! Я готов на любые испытания во имя Ваше, ничего и никто меня не остановит!
Любящий Вас