Фёдор Христофорович замолчал.

Молчал и Роман. Рассказ подействовал на него сильно, как и всё связанное с Татьяной: перед глазами живо встали картины разыгравшейся ночью трагедии, горящий дом, спасённая из пламени девочка.

Противоречивые чувства овладели душой Романа: он был возбуждён, угнетён и одновременно переживал щемящее, нераздельное чувство любви и жалости, от которого сердцу было сладко и больно. Представив себя на месте Куницына, он мысленно поднялся по лестнице, и ощутил на руках дрожащее тело этой девочки, и со всей остротой вдруг почувствовал, что любит Татьяну так сильно и глубоко, что готов любить её не только как девушку, но и как ребёнка, любить как живую душу.

Слёзы навернулись у него на глазах, и чтобы скрыть их, Роман встал и подошёл к окну. Отец Агафон стал рассказывать что-то о своей пасеке, о пчёлах, о медосборе в этом году, но Роман не слушал его и думал о своём.

Внезапно где-то далеко, в прихожей, послышалась перебранка. Отец Агафон прервал свой рассказ и вопросительно крикнул:

– Кто шумит?

Дверь отворилась, и на пороге показался Прошка. Лицо его было обиженным. Оглянувшись назад, он заговорил:

– Батюшка, тут от лесничего конюх ломится без спросу. Говорит, у него к Роману Лексеичу письмо, а мне отдать не хочет, быдто я не передам…

– А мне сказано: лично в руки передать! – загремел позади Прошки голос Гаврилы. – Мне лично велено, понял ты?

Прошка обернулся, чтобы ответить конюху, но батюшка махнул рукой:

– Проша, отступи!

Нехотя Прошка шагнул в сторону. Огромный, похожий на медведя Гаврила шагнул через порог, поклонился:

– Здравствуйтя.

Роман подошёл к нему.

– Письмо вам, Роман Лексеич, лично, стало быть… – забормотал конюх, доставая из-под рубахи конверт.

Роман нетерпеливо взял его и, отойдя к окну, распечатал. Две строчки ровного, нежного и бесконечно дорогого почерка, могущего принадлежать только одному человеку в мире, оказались перед глазами Романа:

Он перечитывал это, шепча, словно в горячке:

– Роман Алексеевич, я люблю вас. Я люблю вас. Татьяна.

Казалось, весь мир перестал существовать и единственное, что осталось среди небытия, – это кусочек бумаги с шестью словами.

– Я люблю вас, – произнёс Роман, отрывая взгляд от письма. Перед ним было открытое окно, за которым лежал чудесный, сине-зелёный мир.

– Она любит меня! – сказал Роман этому миру. – Она любит меня! – Мир слушал его.

– Она любит меня! – выкрикнул Роман и в мгновение ока выпрыгнул наружу и побежал, не разбирая дороги, прижав письмо к устам.

Он бежал изо всех сил, и тёплый, залитый вечерним солнцем мир понимающе расступался перед ним.

VII

Когда человек влюблён, окружающее становится для него прозрачным, не имеющим значения; сквозь всё проступает любимый образ, ставший той единственной реальностью, которую видит влюблённый, с которой он считается и к которой стремится. Роман не помнил, как оказался он у дома Татьяны.

Выйдя к дому со стороны сада, он остановился.

Тишина вечернего леса стояла вокруг, солнце скрылось, подсветив алым перистые облака. Держа в руке письмо, Роман стоял меж двух старых яблонь и смотрел на дом. В нём, как и в прошлый раз, всё было тихо и ничто не выказывало присутствие людей. Но что-то подсказывало Роману, что его любимая там, и он тихо пошёл к дому.

Но не успел он приблизиться к нему, как справа, меж сиреневых кустов показалась Татьяна.

Секунду Роман стоял, поражённый её появлением, потом бросился к ней и, обняв, прижал к своей груди. В свою очередь, она прижалась к нему и замерла, словно окаменев. Обнявшись, они стояли посреди вечерней тишины, не в силах проронить ни слова. Наконец Роман бережно приподнял склонённую к нему на грудь голову Татьяны и посмотрел в её лицо.

Оно было прелестным в своём смятении, а выступившие на глазах у Татьяны слёзы делали эту прелесть и вовсе неотразимой. Взяв лицо любимой в свои ладони, Роман покрыл его поцелуями и прижался к нему своим лицом, чувствуя на губах Танины слёзы. Вокруг обнявшихся было так тихо, словно всё: яблони, дом, сирень, трава, лес и небо – благоговейно замерло в их присутствии.

– Я знала, что вы придёте, – прошептала Татьяна, – знала.

– Говори мне “ты”, прошу тебя! – шептал ей Роман.

Улыбаясь и вздрагивая плечами, она покачала головой:

– Нет, нет… я не смею.

– Ты не смеешь? Ты говоришь мне такое?!

Он взял её за плечи и произнёс в её смятенное и радостное лицо:

– Я люблю тебя!

Она вздрогнула всем своим стройным телом и, мгновенно покраснев, опустила влажные глаза.

– Я люблю тебя! – повторил он, дрожа и ликуя всем существом. Татьяна подняла глаза и, встретившись с его полными любви глазами, вздрогнула, как от ожога, но не отвела взгляда.

– Я люблю тебя! – сказал он снова с таким трепетом, что слёзы потекли у него из глаз.

Заметив это, она бросилась ему на грудь и заплакала.

Несколько долгих мгновений они простояли, обнявшись и плача…

– Я нашёл тебя! – прошептал сквозь слёзы Роман, держа её лицо в ладонях. – Ты слышишь? Я нашёл тебя! Я люблю тебя!

– Я… я люблю вас, – произнесла Татьяна, подняв на него прелестные, полные слёз глаза.

Он обнял её, и покрыл её лицо поцелуями, и вдруг, упав перед ней на колени и сжав её руки в своих, заговорил горячо и страстно:

– Прости, прости меня за всё! Прости, что жил рядом так долго и не видел тебя, прости, что не решался сказать тебе, что люблю тебя!

Она тоже опустилась на колени и, покорно отдав ему свои руки, произнесла:

– Это вы простите меня!

– Тебя – простить?! – воскликнул он. – Ты просишь у меня прощения? Ты – ангел мой, душа и судьба моя!

– Простите меня за вчерашнее, умоляю вас, простите…

– Не смей, не смей просить прощения у меня! Я недостоин тебя, твоей чистоты, твоей ангельской души!

– Нет, нет. Не говорите так! – горячо зашептала она, с желанием объяснить что-то, но тут же замолчала, встретившись с его глазами.

– Я люблю тебя! – произнёс он.

Она смотрела ему в глаза.

Лицо её, казалось, излучало свет радости, целомудрия и счастья.

– Я люблю вас, – сказала она.

– Теперь нам нет жизни друг без друга. Понимаешь ли ты это?

– Понимаю, – участливо ответила она.

Роман смотрел на неё, не в силах оторваться. Благоговейная тишина стояла кругом.

– Понимаешь ли, что мы теперь не можем разлучаться?

– Понимаю.

– Что мы теперь – одно целое?

– Да. Одно целое.

– Что наша отдельная былая жизнь закончена, а началась уже другая, совсем другая жизнь? Понимаешь?

– Понимаю.

– А то, что нам нет дороги назад, к одиночеству, к лицемерию, к пошлости и тоске? Это ты понимаешь?

Она кивнула, не сводя с него счастливых глаз.

Он взял её за плечи:

– Ты будешь моей женой?

– Да, да, да! – зашептала она, и слёзы снова брызнули из её глаз.

Роман обнял её и зашептал в её волосы:

– Я назову тебя своей женой. И буду с тобой всегда, всегда, не отдам тебя никому, никогда. Даже смерти, даже Богу, буду с тобой вечно.

Она всхлипывала, прижавшись к нему.

– Где твой отчим?

– У себя. Он приехал с пожара совсем потерянный, какой-то слабый. Он плакал, целовал меня. Он рассказал про твой поступок и был как больной. Я так плакала, я так боялась за тебя… но что-то говорило мне, что всё это было чудом и с тобой ничего не случится. Я верила.

– Это и было чудо, – улыбаясь, гладил её по голове Роман, – чудо, чудо. И ты – чудо. Моё главное, моё самое большое чудо, которое будет длиться вечно.

Он взял её лицо в ладони и решительно проговорил:

– Идём к нему.

Она вздохнула, на мгновение смешавшись:

– Я… я опасаюсь за него. Он какой-то подавленный. Никогда не видела его таким. Он лежит у себя. Боже, мы погубим его!